Если жизнь удалась,
отчего же внутри так больно?
Закрываю глаза в Экспрессе - и вот, опять
Улетаю обнять моих девочек белоствольных
И холодный ручей целебный расцеловать,
Под огромным шатром небес васильково-белых
Плыть в некошеном золоте с запада на восток,
Чтоб ладонь щекотали щетинки колосьев спелых,
И пугливая птаха захлопала из-под ног –
Прямо к змейке-реке, где качают печаль деревья,
где с холма на степную даль широченный вид...
Только видится мне: заброшенная деревня,
перекошенная избёнка едва стоит,
У калитки – седой старик в пиджаке с медалью.
"Здравствуй, дед Пантелей! Как живёшь? Как твои дела?"
"Да скриплю потихоньку. Вот, пенсию нам подняли
на сто сорок рублей. Жаль, Прасковья не дожила.
Глянь – угля привезли, депутату за то спасибо,
не замерзну теперь, слава Богу, покамест жив.
Ну а ты, погляжу я, богато живёшь, красиво!
Вон какая большая машина, неужто джип?"
Я его безуспешно уговорить пытаюсь,
чтобы взял хоть чуть-чуть с Бенджамином картинок, но
в перманентную память снежинками осыпаюсь,
просыпаюсь и долго-долго гляжу в окно,
неуклюже рифмуя жизни моей субтитры
в суетливом, крикливом и лязгающем мирке,
где меня в небеса провожает туманный Heathrow,
и встречает в бетонных объятиях JFK.