✕
Original lyrics
Валерик
Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? — ничего!
Что помню вас? — но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно.
И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всём.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б ещё морочить свет!
Да и при том что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаянье бесплодном
Влачил я цепь тяжёлых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, — но вас
Забыть мне было невозможно.
И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не всё ль одно? Я жизнь постиг;
Судьбе, как турок иль татарин,
За всё я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днём,
Всё, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью...
И нет работы голове...
Зато лежишь в густой траве
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалёку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их жёлтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их тёмный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу — дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля... славный звук...
Вот крик — и снова всё вокруг
Затихло... но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить? — что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли — Дай огниво!
Подъём ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперёд со свитой поскакал...
Рассыпались в широком поле,
Как пчёлы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой!
Сейчас, смотрите: в шапке чёрной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко... выстрел... лёгкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен! — Ничего, безделка...
И завязалась перестрелка...
Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет...
Раз — это было под Гихами,
Мы проходили тёмный лес;
Огнём дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далёкой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелёными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов [вы]носят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Всё тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Ещё продвинулись; молчат;
Но вот над брёвнами завала
Ружьё как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп... глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный... В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня...
Ура — и смолкло. — Вон кинжалы,
В приклады! — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слёзы капали с ресниц,
Покрытых пылью... на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал...
Спасите, братцы. — Тащат в торы.
Постойте — ранен генерал...
Не слышат... Долго он стонал,
Но всё слабей, и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые...
И тихо плакали... потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый,
Им вслед смотрел я недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашёл в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло всё; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струёю дымной по каменьям,
Её тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек!
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Галуб прервал моё мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
— А сколько их дралось примерно
Сегодня? — Тысяч до семи.
— А много горцы потеряли?
— Как знать? — зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.
Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжёлой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвенье
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденье?
Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займёт хоть малость,
Я буду счастлив. А не так? —
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..
Translation
Valerik
Io vi scrivo per caso ; davvero
non so come, nè perchè.
Oramai io ho perduto questo diritto.
E... che cosa vi dirò? Nulla !
Che di voi mi ricordo ? Ma, Dio giusto !
Voi da gran tempo lo sapete
e ciò, s’ intende, vi lascia indifferente.
Così pure non avete bisogno di sapere
dove io sia, che n’ è di me, in quale angolo remoto.
Come anima, l’una all’altro, estranei noi siamo...
Del resto, dubito che esista l’affinità delle anime !
Leggendo le pagine del passato,
esaminandole l’una dopo l’altra
con la mente oramai divenuta fredda,
in ogni cosa io perdo la fede ;
è ridicolo ingannare col cuore
se stessi, per tanti anni ;
se fosse ancora per mistificare il mondo !...
E poi, a che pro’ credere
a ciò che oramai non è più,
insanamente aspettando amore dagli assenti ?...
Al secol nostro, ogni sentimento vuol essere a termine fisso.
Di voi però... io mi ricordo... Già ! Proprio così !
Non vi potei mai dimenticare!...
Innanzi tutto perchè assai...
e per tanto tempo vi amai ;
poi, perchè, con inquietudini e pene,
i giorni di beatitudine, io scontai.
Più tardi... in pentimenti sterili
trascinai la catena degli anni gravosi
e con freddi ragionamenti
distrussi l’ultimo fiore della vita.
Nei contatti con le genti, circospetto,
dimenticai il tumulto delle giovanili monellerie,
amore, poesia... ; ma... voi...
mi fu impossibile dimenticarvi !
E a questo pensiero mi accostumai ;
la mia croce, io la porto senza mormorare.
Questa punizione od un’ altra,
non è forse lo stesso ?... La vita, oramai, la conosco.
Come il turco o il tartaro, alla sorte,
di tutto, senza eccezione, io sono riconoscente.
A Dio non chiedo felicità
e in silenzio sopporto la jattura !...
È probabile che il cielo dell’ Oriente,
agli insegnamenti del suo Profeta,
mi abbia involontariamente convertito... Aggiungi
che la vita, sempre randagia,
la fatica, le cure, la notte, il giorno,
tutto, ostacolando la riflessione,
riconduce alla forma primitiva
l’anima ammalata. Il cuore dorme ;
all’ immaginazione manca lo spazio ;
per la mente non c’ è attività,
ma... in cambio, te ne stai coricato nell’erba folta,
sonnecchiando sotto l’ombra vasta
dei platani e delle viti.
Tutt’intorno biancheggiano le tende;
i magri cavallucci cosacchi
stanno in fila, a muso basso ;
presso i cannoni di bronzo, dormono i serventi ;
fumano appena le miccie.
Laggiù lontano, a coppie, gli uomini sono stesi in catena;
le baionette brillano al sole di mezzogiorno.
Ecco... una conversazione sui passati tempi,
di sotto la tenda vicina, mi giunge all’orecchio.
Raccontavano come, all’epoca di Iermolov1, erano andati
in Cetcnia, in Arabia, nelle montagne ;
e come avevano menato le mani; come noi avevamo battuto quelli
e come ne avevamo toccate anche noi...
E vedo io, poco lontano,
presso il fiume, in ossequio alle leggi del Profeta,
un tartaro, non soldato, alle abluzioni
procede senza levar gli occhi.
Ve ne sono anche degli altri seduti in circolo.
Amo il colorito dei loro volti, giallo
come il colore del croco;
i loro berretti, le maniche sparate,2
lo sguardo languido e malizioso,
il parlar loro gutturale.
Tciù!... uno sparo lontano... è passata fischiando
una palla sperduta... che bel suono!...
Ecco... un grido — poi di nuovo, tutt’ intorno
è tornato in quiete... Ma, oramai, la caldura è diminuita,
i cavalli vengono condotti all’abbeveratoio,
la fanteria comincia a dar segni di vita...
Ecco che ne salta fuori uno... un altro...
Chiasso, scambio di frasi,
“ Come?... caricare le some?...” — “ e... il capitano, dov’è?...”
“ Spingete i carri... forza !... ”
“ Savelič!?... ” — “ Ohè!... ” — “ Dammi lo schioppo...”.
Il tamburo ha battuto l’assemblea ;
suona la musica del reggimento;
passano fra le colonne,
con fracasso, i cannoni ; il generale
col seguito, s’ è portato di galoppo, alla testa ;
si sono sparpagliati per la vasta campagna,
come api, lanciando il loro grido di guerra, i cosacchi;
già sono apparse le banderuole dei cavalieri circassi3
laggiù, sul limitare della foresta... due e più.
Ed ecco un miurid in turbante,
in caffettano rosso, fieramente s’avanza.
Il cavallo grigio chiaro è pieno di fuoco ;
Agita il braccio, il guerriero, e grida: “ Dov’è il temerario?”
Chi scenderà con lui in campo a duello mortale?
Subito... guardate :... un berretto nero,
un cosacco volontario gli è corso incontro :
ha vivamente impugnato il fucile.
Oramai è vicino... un colpo... un fil di fumo...
“ Ehi, voialtri ?.. camerati... dietro !... ”
“ Che ?...” “ Ferito ?...” “ Niente, una miseria !... ”
E cominciò lo scambio delle fucilate.
Ma in queste ardite scaramuccie,
spasso molto, costrutto poco.
Nelle fredde serate, talvolta,
noi ammiravamo quei “ corpo a corpo ”,
senza avidità di sangue,
come se si trattasse di una coreografia tragica.
Però io vidi certi spettacoli,
come da voi, sulla scena... non se ne vedono !...
Una volta — era sotto Hekam —
noi traversavamo una foresta oscura.
Spirando fuoco, ardeva sulle nostre teste,
azzurro-luminosa, la volta del cielo.
Ci era stata promessa una battaglia sanguinosa.
Dalle montagne dell’ Itckeria lontana,
già in Cetcnia, al tremendo appello,
in folla accorrevano i valorosi.
Al di sopra delle selve antidiluviane,
apparivano i fuochi delle torri di segnalazione,
il cui fumo, ora verticalmente saliva,
ora si stendeva a nuvole ;
e la selva si ravvivò tutta.
Si udivano appelli di voci selvaggie
sotto le volte di verdura...
Appena il convoglio sboccò
in pianura... cominciò il combattimento.
“ Ohè!... domandano i cannoni della retroguardia ”4
Ecco... i fucilieri che escono dei cespugli :
tirano pei piedi i feriti,
chiamano forte i sanitari...
Ed ecco, dall'orlo della foresta,
d’un tratto, urlando, si slanciarono i nemici sui pezzi...
ed una grandine di palle, dalle cime degli alberi,
si rovesciò sul nostro distaccamento... Davanti a noi, invece
tutto è calma... Laggiù, fra i cespugli,
correva un torrente. Ci avvicinammo alquanto...
lanciammo qualche granata...
e avanzammo ancora... Stanno zitti loro !...
Quand’ecco, di sotto i tronchi di una barricata,
parve come se brillasse un fucile...
Poi, per un attimo, si mostrarono due berretti...
e, di nuovo... tutto scomparve nell’erba.
Minaccioso silenzio era quello!?...
Non a lungo si protrasse :
ma in quell’aspettativa tremenda
molti cuori si misero a battere forte...
D’ un tratto, una scarica ... Guardiamo : file intere giacciono a terra.
E che fa? I reggimenti di qui...
gente provata !... “ Alla baionetta !... ”
“ Più compatti!... ” si grida alle nostre spalle.
Il sangue si mise in tumulto nei petti !...
Tutti gli ufficiali sono alla testa.
A cavallo volavano, attraversando le barricate,
quelli che non avevano avuto il tempo di metter piede a terra.
“ Urrà !... ” poi... zitti !... “ Fuori i pugnali... ”
“ Mano ai calci dei fucili... ” e cominciò la strage !
Per due ore, nelle onde del torrente,
seguitò la lotta. Si massacravano selvaggiamente,
come belve, in silenzio, petto a petto.
Il corso del ruscello arrestarono coi cadaveri.
Volli attingere un poco d ’acqua...
— l’arsura, la lotta, mi avevano spossato —
ma... l’onda torbida
era tiepida... era rossa !
Sulla riva, all’ombra di una quercia,
al di là di una lunga serie di barricate,
si vedeva un piccolo gruppo. Un soldato
stava inginocchiato. Cupa, arcigna
appariva l’espressione dei volti ;
ma le lacrime scendevano giù dalle ciglia
coperte di polvere. Sopra un pastrano,
la schiena appoggiata all’albero, giaceva
il loro capitano... Moriva.
Sul suo petto nereggiavano appena
due ferite; il sangue, da esse, appena appena
gocciolava; ma in alto, il petto,
e con travaglio si sollevava : le pupille
vagolavano spaventosamente ; egli mormorava :
“ Salvateli5, frateili !... Me li trascinano nelle montagne!..
“ Fermatevi!... Dov’ è il generale ?...
“ Non odo... ” A lungo si lamentò
ma sempre più fioco ; poco a poco
si quetò... e... l’anima rese a Dio !
Appoggiati ai fucili, tutt’ intorno,
stavano i vecchi soldati dai mustacchi canuti,
e piangevano dimesso. Poi,
le spoglie del guerriero
coprirono pietosamente con un mantello
e lo portarono via... Accasciato dal dolore
li seguii con lo sguardo, io, immobile!...
Oramai tutto era tornato in quiete : i cadaveri
furono messi in mucchio. Il sangue colava
in rivolo fumante per le pietre:
delle sue emanazioni moleste
era satura l’aria. Il generale
sedeva all’ombra, sopra un tamburo
e riceveva i rapporti.
La foresta d’ intorno, come in una nebbia,
turchineggiava nel fumo della polvere :
e laggiù, lontano — in una massa difforme,
ma eternamente fiera e calma
nella sua gala di nevi —
si stendevano le montagne, e il Kasbek
scintillava con la sua cima aguzza.
E con segreta tristezza nel cuore,
io pensavo : O misera creatura umana !
Che chiede essa mai ?... Limpido è il firmamento,
e sotto il firmamento v’ è pur tanto spazio per tutti !
Invece, sempre... e inutilmente
essa sola vive in guerra... Perchè?... ”
Galub6 venne ad interrompere il corso dei miei pensieri.
Battendogli sulla spalla — era egli
mio camerata — gli domandai :
“ Come si nomina questo luogo ? ”
Egli mi rispose : “ V a l e r i k ”,
che tradotto in vostra lingua,
sarà “ F i u m e d e l l a m o r t e ”; giustamente il nome
gli fu assegnato dalle antiche genti... ”
“ E... quanti potevano essere, presso a poco, i combattenti
di oggi? ” — “ Un... settemila circa ”.
“ E... hanno perduto molti uomini i montanari ?... ”
“ Come saperlo?!... Perchè non li avete contati voi ?...
“ Basta... qualcuno ha detto qui :
“ Se la ricorderanno di sicuro questa giornata di sangue !.. ”
Il Cecenze m i guardò maliziosamente...
e scosse la testa...
Ma... ho paura di venirvi a noia.
Fra i passatempi del mondo, ridicole vi sembreranno
le vicende selvaggie della guerra.
La mente, voi, non siete abituata a tormentare
col tedioso pensiero della fine...
Sul vostro giovine viso,
tracce di cure e di dolori,
non val cercare... nè credo che voi,
da vicino, abbiate mai veduto
come si muore... Conceda Iddio
che ciò non vediate mai !... Travagli d’ogni specie,
ve ne sono abbastanza !... Nell’oblio di se stesso
toccare il limite estremo dell’esistenza, non è forse miglior consiglio
... ed in sonno eterno, addormentarsi....
con l’ illusione di un prossimo risveglio ?...
Ed ora... addio !... Se
il mio racconto alla buona
vi darà qualche piacere, vi occuperà di se, non fosse che per un momento solo
io ne sarò felice... Se non sarà così...
concedetemi venia per esso, voi...
e mormorate, sottovoce : “ Che pazzo !... ”
Guest on 2019-04-24✕
Mikhail Lermontov: Top 3
| 1. | Парус (Parus) |
| 2. | Выхожу один я на дорогу (Vyhozhu odin ya na dorogu) |
| 3. | Казачья колыбельная песня (Kazach'ya kolybel'naya pesnya) |
Idioms from "Валерик"
| 1. | Ed ecco |
Comments
Гихи (Гехи) отряд двинулся к речке Валерик, где и произошел бой.
Валерик — приток Сунжи — реки, впадающей в Терек. Этимологически сложное происхождение слова Валерик, по-видимому, означающего «речка смерти», подробно проанализировано в статье: Чокаев К. 3. Еще раз о «речке смерти» // Кавказ и Россия в творчестве М. Ю. Лермонтова. Грозный, 1987. С. 126—130. О сражении при Валерике и участии в нем Лермонтова рассказывает К. Х. Мамацев (Воспоминания. С. 257—260). Вслед за «Бородином» это ст-ние — новое слово в батальной поэзии, предвосхищающее военные эпизоды в прозе Л. Н. Толстого.
Ермолов Алексей Петрович (1777—1861) — полководец, дипломат, герой Отечественной войны 1812 г., в 1816—1827 гг. — главнокомандующий на Кавказе.
Авария — в ту пору Аварское ханство в Дагестане.
Ноговицы — род голенищ, застёгивающихся вокруг голени.
Мюрид — у мусульман последователь духовного наставника, в данном случае сподвижник Шамиля, возглавлявшего движение горцев Дагестана и Чечни за освобождение их от власти царизма.
Ичкерия — территория Сев. Кавказа, граничащая с Большой Чечней, находилась южнее Терека и Сунжи, населена была чеченцами и ичкеринцами.